ГОДФРЕЙ ГАО, 01 ОКТЯБРЯ 1986 ГОД


ЧАЩЕ ВСЕГО Я СЛЫШУ, КАК ОКРУЖАЮЩИЕ НАЗЫВАЮТ МЕНЯ ЛЮЦИФЕР, ЛЮК. В СВОИ 29 Я РАБОТАЮ КОНТРАБАНДИСТОМ. ЕСЛИ ХОТИТЕ СБЛИЗИТЬСЯ СО МНОЙ, ТО ИМЕЙТЕ В ВИДУ — Я ПИТАЮ СЛАБОСТЬ К ДЕВУШКАМ.

ЛЮБЛЮ люди: понимание, доверие, творческий подход к делу, отзывчивость, беспрекословное подчинение (относительно подчиненных). личные вещи: мягкая игрушка в виде зайца, сделанная из двух носков и купленная в Таиланде, когда он навещал свою мать; деревянная статуэтка рыцаря, также подаренная отцом; украденная у матери сережка (является талисманом и носится Гао, как амулет на шее); подушка в форме дельфина, ему трудно без нее уснуть. еда: паста (итальянские макароны, впервые попробовал их во время поездки в Европу), научился готовить похожее дома; очень любит сладкое, особенно Тток; обожает фрукты, преимущественно яблоки; музыка: любимая певица Lady Gaga, обожает ее эпатажный стиль, она так же является его вдохновителем, музой, так сказать; любимая песня Beyonce – Halo, в частности слушает ее, чтобы поднять себе настроение; любимым стилем в музыке будет поп, потому что считает, будто он олицетворяет большую часть людей в этом мире. мода: обожает неон, неоновые принты; неравнодушен к пиджакам и стразам; любит свитера; не стесняется рисковать. фильмы, сериалы: фанат фильма «Трон: Наследие»; любимым сериалом является «Игра Престолов», потому что в нем не скрывают истинный облик мира и все смерти логичны. НЕ ЛЮБЛЮ люди: болтливость, королевские замашки, потому что сам король, не потерпит возле себя подобных; непослушание, безнравственность, плохое отношение к чужому труду, легкомысленность, несерьезность, откровенную глупость, неуважение к себе, так же не любит, когда его игнорируют и уделяют ему мало внимания. вещи: не любит, когда дорогие ему предметы оказываются в руках у других; ненавидит все липкое, очень отрицательно относится к игрушкам под названием «Лизуны». еда: не любит острую пищу, соленую и очень горячую; ненавидит обжигать язык о горячий чай. музыка: отрицательно относится к тяжелой музыке, она сбивает его с мысли, потому что ему обязательно надо вникнуть в слова песни, особенно, если звук буквально бьет ему по ушам. мода: отрицательно относится ко всем клише, не любит сочетание несочетаемого, считает глупым не рисковать и оставаться только в рамках старых условий.

ПРИВЫЧКИ иногда говорить о себе в третьем лице; надувать губы, чтобы привлечь внимание; когда человек ему нравится в романтическом плане, часто сипит, не находит слов; курит; пьет преимущественно французское вино; на ночь пьет лавандовый чай; читает, одевая очки без диоптрий; спит только на своей подушке; после секса обязательно курит; при знакомстве обязательно должен пожать человеку руку, коснуться его; втягивает воздух через нос, когда злится; часто моргает, когда нервничает или врет; иногда шепчет себе что-то под нос. СТРАХИ антлофобия — боязнь наводнения агиофобия — боязнь святынь арсонофобия — боязнь поджога аконсциусиофобия — боязнь впасть в беспамятство амаурофобия — боязнь слепоты амнезиофобия — боязнь амнезии ксенофобия — страх или ненависть к кому-либо или чему-либо чужому, незнакомому, непривычному пнигофобия — боязнь удушения тафофобия — боязнь быть погребенным заживо, похорон

Тот не станет рабом, кто свободным рожден.
О, жестокий Властитель, надменный Король!
Я тебе оставляю тщеславье и трон.
Я себе выбираю изгнанье и боль.

Я как обычно курю на балконе в разгаре короткого, мокрого лета, и вижу, как медленно тонет в бетоне горбатое солнце неясного цвета. Вот-вот мне губу обожжет, догорев, сигарета. Честное слово, я не курю. Это просто за компанию... За компанию со стрессом. Я наблюдаю за стоящим у столба человеком — он прячется или просто не знает куда ему идти? А возле скамейки лежит, положив себе на лапы косматую голову, лохматый пес. Мы с ним так похожи. Дикие, одинокие, брошенные и, конечно же, непричесанные.

Провожу рукой по волосам и думаю о том, что хорошо было бы принять душ. Нет, я не настолько грязный в физическом смысле, чтобы окружающим было неприятно рядом со мной находиться. Вы просто не представляете насколько я испачкан морально, и я наивно полагаю, что, текущая по моим плечам, спине, груди, паху вода сможет смыть всю грязь с моей души.
За окном фонарь мигает, тени тянет к изголовью. Наше время истекает, истекает алой кровью.

Я тоже учил умножение, деление и глазки на доску старательно пучил и верил в ребячьем своем ослеплении, что время всему остальному научит. В кругу занимательных буков и чисел любой человечек легко забывает, что время конечно великий учитель, но кончив учебу ученый как раз умирает. И все же сегодня куря на балконе я знаю, что выучил пару уроков, к примеру, что солнце не тонет в бетоне, а дружба не терпит условий и сроков, что любовь улетает быстрее, чем ветер и женщине мало быть просто любимой.

Я отключил телефон, завел на восемь будильник. Иду в сторону душа, чувствуя соленые слезы на щеках. Лампа не горит, в квартире буквально физически чувствуются сумерки. Любой обманчив звук; страшнее тишина. Я включаю магнитофон с одной единственной кассетой и слушаю лишь один такт песни в жанре поп и продолжаю путь по коридору в сторону ванной. Неловко снимаю с себя футболку, от которой уже пахнет потом и еще черт знает чем.

Время разделилось вокруг на чужое и наше, бросив на разные чаши. Карты легли на наклонную плоскость, что мне удержаться не просто на тормозах. Я все вижу, я все знаю, это все игра такая — ты бежишь, я догоняю; обернешься, убегаю. То ли преданы друг-другу, то ли преданы друг другом.

Все происходит, как будто в каком-то замедленном фильме, переживая то страх, то печаль, то смешные моменты. Не разбирая дороги, без смысла, без цели, без карты. Хочу я кричать: «Отпустите меня с этой третьей от Солнца планеты! Мне здесь так тесно, мне здесь так душно, мне надоела на части людьми разделенная суша, я поднимаю глаза, я тоскую по родственным душам..»

Равновесия нет: в воде пузырьки, в воздухе капли, капли падают вниз, пузырьки поднимаются вверх, злу не хватает добра, ложь не может без правды, холод хочет тепла, тьма стремится на свет. Равновесия нет. Все слилось, картинки звуки, все немыслимо, все нелепо.

«Я не вернусь!» — так говорил когда-то и туман глотал мои слова. Я все отдам за продолжение пути, оставлю позади беспечную свободу. Сражение, вот чего я так яростно желал. Но кто же знал, что это будет так страшно. Передумать нету больше шанса. Горят холодные глаза, приказа верить в чудеса не поступало — значит нельзя. И каждый день другая цель. То стены горы, то горы стен. И ждет отчаянных гостей чужая стая. Не вижу снов, не помню слов. И кажется рука бойцов колоть устала. Но сколько волка не корми, ему все мало.

Я полностью раздеваюсь, устанавливаю душ и встаю под струи холодной воды. У героев стынет кровь, они разбиваются и вновь идут ко дну — как глупо! Героизм — это смешно! Приказ, все, что мне нужно, не больше не меньше. Я больше не играю со своей душой, какая есть — кому-нибудь сгодится.

Я  такой, какой есть, мне все равно.

Холоден ветер в открытом окне, длинные тени лежат на столе. Укутавшись в свитер с полотенцем на голове я смотрю на темное небо, солнце уже давно зашло за горизонт. Закрываю глаза и чувствую, как меня отчаянно тянет в сон. Но еще не все традиции исполнены, а потому я бреду на кухню, чтобы заварить терпкий лавандовый чай. Он помогает расслабиться и успокоить мысли. Я ни в какой книге это не вычитал, не подумайте, я просто убедил себя в этом сам. Я часто так делю, убеждаю себя в чем-то, а потом оказывается, что я сильно заблуждался.

Дым табачный воздух выел. Я сегодня курил слишком много. Пачка сигарет, лежащая на столе, падает в мусорный мешок. Сколько лет сражений, сколько лет тревог. Уйти может быть и просто — помереть! — но разве это дело? Этот город уже обречен, все гуляют и никто ни при чем. И только «что-почём» на умах. За весельем часто прячется страх. И слишком много «бабах-бабах» и мигалок на больших головах. В жизни подвигу мало места, но много мест для дурных идей.

28 дневный август рыдал за стеной, стекла бугрились бусинами его слез. Он прятался за музыкой и усталостью, боясь коснуться его внезапно пробудившейся печали. Ночь цвела сыростью и страстными искорками — мертвые бездушные светлячки на дороге; прикосновения сладких рук. Скоро на нас обрушится листва и погребет под шорохами каждое из имен лета.
Я двуличен и никогда не показываю себя настоящего. Я всегда останусь загадочным человеком. Все так мало знают обо мне, что постоянно удивляются. Любой факт моей жизни производит на окружающих впечатление сенсации.

Ночь брошена как кость в пасть скулящей собаки-ностальгии. И ее белый ошейник окроплен мутными чернилами прошлого.

Растрепанное синее облако с разорванной гортанью застыло напротив окна. Где-то еще постукивает дождь и за его бормотанием я не рассмотрел поступи рассвета. Утренняя прохлада похрустывает как свежие простыни. И мне больно говорить ... Разве что шепотом. Где-то вдали дождь взахлеб читает свои молитвы. А собака-ностальгия всё вертится подле меня, скулит, ластится, тычется горячим носом в мои ладони... Снова ей бродить сегодня по покинутым городам, снова вести беседы с потерянными душами... Я снова позволяю изучать свои изъяны и прятать в травы голоса звенящую струну, разменивать на хрип и полушепот, глотая кислород, откашливая тишину. И руки лижут мне усталые щершавым языком слепые стены; тело ласкает дева, в чьих хрупких ладонях скрывается мое сердце... В разомкнутые веки жалят осмелевшие, безумные, взъерошенные тени. Бессонными рассветами царапая глазницы, она приютила мои сны на острие булавки; и если не смогу уснуть в петле удавки — в царапине взращу кошмар.

День сменяет день. А во мне всё укрепляется чувство отчуждения к тому, кто я есть. Тревожно. И эта тревога всё нарастает, достигая своей кульминации перед сном. Тревога прячет свои семена в моих позвонках — с 6 по 13 и остается, даже когда она проводит по моей спине своими фарфоровыми пальцами. Я вздрагиваю каждый раз, и каждый раз пытаюсь скрыть пробежавшийся по моей душе холод за очередным поцелуем в полураскрытые губы. Страстный и дикий поцелуй. Иногда до крови, до искусанных губ. Но я знаю, что он мой и только мой, ни чей больше. Я люблю ее. Она любит меня.

Она дарит мне силу, которую я использую, чтобы жить. Именно она дарит мне мою жизнь, и я ценю ее больше, чем что либо на свете. Я уверен в себе, потому что она рядом со мной. Я готов на многое, чтобы защитить ее. Я получил свою нынешнюю жизнь, потому что вот она, рядом со мной, такая легкая бабочка, такая диковинная фарфоровая кукла, которую ломать и собирать вновь, как истинный мастер, могу только я и никто более.

Я снова чувствую, снова вижу себя изнутри: все эти переплетения тканей, движения легких, сосуды и вены, нервные окончания и кости. Всё утратило свой вкус. Всё кроме чая, лавандового. Но каждый из глотков обжигает мое горло горечью, словно я пью высушенное отчаяние, которое хранил в кладовке все эти годы, до того момента, пока я (снова?) не потеряю себя. Я откидываюсь назад, опираюсь о холодные стены ванной — без обеда, без кофе, без сил, — и вновь на глаза наворачиваются слезы, слезы ярости, оттого что весь мир, похоже, разваливался на части, причем безо всякой на то причины, хотя ничего на свете не изменилось, кроме разве какой-то мелочи, которую я даже не смог бы назвать, но которая отняла у меня то, что я считал собственной жизнью, и зашвырнула все это на высоченную гору, чтобы мне пришлось карабкаться туда — и в итоге обнаружить, что впереди лишь очередная гора, еще выше, и так с ней будет всегда, пока я жив на этом гребаном белом свете, и если это действительно так, то какой вообще в этом смысл — да и есть ли он, черт бы его побрал?

Чтобы держаться на плаву, мы все должны быть сильными и знать свою слабые стороны. Я обладаю гибким разумом, что позволяет мне использовать его, как острое оружие, называемое хитростью. Разума без нее не бывает. Но из-за этого, как опухоль на сердце, растет моя самоуверенность, что не дает мне видеть в людях достойных соперников и даже друзей. Те, кто стоит рядом со мной на одном уровне всего лишь смогли достучаться до меня и указать на то, что мир не подвластен мне, что он не подвластен никому в целом.

Что все мы слабы, и даже я не смогу ничего изменить, отчаянно надеясь, что моя сила — залог успеха.

Люцифер — отец Гао был верующим, но его сын отказывался принимать Бога; будучи подростком шел против всевозможных правил, среди своих сверстников получил кличку Люцифер. Люк всего лишь производное.

Нет возврата безумцу, и втоптано в грязь
Белоснежное зарево крыльев моих...
Тот, кто все потерял, - тот уходит, смеясь,
Заклейменный проклятьем твоим бунтовщик.

КОНТАКТНЫЕ ДАННЫЕ
kontikky, 606314081, http://vk.com/id264459961
ПРОБНЫЙ ПОСТ

пост

В голове не укладывается, как я мог оказаться в подобном водовороте событий. Я недостаточно сильный, для того, чтобы стоять, несгибаемый внушительными волнами, и ждать, пока на море восстановится штиль. Я слишком слабый, меня сносит, я стукаюсь о камни, разбиваюсь в кровь снова и снова, и я не в состоянии выбраться из этого хаоса. Как я умудрился оказаться в таком положении?
Очень легко. Даже слишком. Во всех книгах, фильмах, если герой получает что-то очень быстро, без особых трудностей, это всегда будет ошибкой. Я не ожидал, что сам окажусь на месте такого персонажа, потому что давно вышел из возраста, когда стоит верить в притаившееся за углом чудом и с радостью бежать ему на встречу. Я только-только выстроил свою жизнь, после того, как она несколько раз пыталась развалиться на осколки стекла — одно касание и порез. Эти частички некогда громадного стекла под названием «жизнь» я оставил далеко позади. Я научился привыкать к смене обстановки, как хамелеон привыкает к окружающей среде, чтобы сменить свой окрас и раствориться в лживой иллюзии невидимости. К сожалению, раствориться я не могу, это вне моих возможностей, мне остается только привыкать.
И я привык к неудобной кровати в моей комнате, которую я делю с другим парнем-моделью. Я привык к тому, что он меня до ужаса бесит, а потому безумно счастлив, когда сосед уезжает на долгосрочные съемки. Я привык, что каждое утро мне приходится довольствоваться общей уборной, чего я, отчаянный чистюля, не выношу. Я привык, хотя частенько устраиваю скандалы. Для показухи, в частности, просто чтобы напомнить о том, с кем эти люди живут.
А еще я привык к тому, что отец находится в клинике. Ему уже лучше, но я не знаю, что буду делать, когда его окончательно выпишут. Я боюсь, что не смогу купить квартиру на нас двоих, ведь у отца будут трудности с деньгами — на работу выходить ему нельзя, возможен очередной стресс. Я не хочу его беспокоить по этому поводу, а поэтому отчаянно ищу способ все уладить. Но даже проблемы с жильем не заботят меня в той степени, как беспокоит меня моя болезнь в последнее время.
Я хожу к врачам каждый первый понедельник месяца и постоянно думаю о том, что мне повезло. Врачи рассказывают мне истории, как человеку не успели помочь и у него случилось кровоизлияние в мозг. Они пугают меня историями о неаккуратных больных, которые совершенно не заботятся о своей жизни. Они пугают меня больше, чем моя собственная болезнь, с которой мне удалось смириться. Эти истории заставляют меня бояться самого себя и всей моей жизни, выходя из больницы я оказываюсь захвачен не самыми позитивными мыслями. Но это проходит, стоит мне снова, например, начать записывать очередной выпуск в своем блоге, как все налаживается. Я отвлекаюсь на что-то другое и почти чувствую себя нормальным человеком. Конечно, эта нормальность относительна. И все мы нормальные лишь до определенного момента.

Я совершенно нормален. А ненормален тот, кто не понимает моей живописи, тот, кто не любит Веласкеса, тот, кому не интересно, который час на моих растёкшихся циферблатах — они ведь показывают точное время.
Сальвадор Дали

Той ночью отцу было плохо. Я бился в истерике, говоря, что ни на что не способен, что отцу плохо, потому что это я виноват в этом. Это я просил его, после трудного заседания во время командировки, идти гулять по незнакомым нам улицам различных городов на другой половине Земного шара. Я шел вместе с ним в кафе, в парки аттракционов, всюду, где только мне казалось будет интересно. Точнее, это даже не я шел вместе с ним, а он со мной. Это я тащил его, усталого и не самого молодого человека на детские аттракционы, где он буквально засыпал, а потом будил его криком: «Хочу! Хочу! Хочу!». Я хотел слишком многого и забывал о других людях, о близких для меня людях. Я был по-своему отвратителен.
Виня себя во всем, что происходило с отцом, я даже не думал о том, что могу преувеличивать. Тем вечером у него болела голова, а потом он потерял сознание прямо во время разговора со мной. Это я заставил его говорить со мной, вместо того, чтобы дать ему поспать, отдохнуть. Разве похвала начальника в сторону моих эскизов в альбоме может быть дороже самочувствия отца? Конечно нет, но я был настолько увлечен рассказом, что не мог остановиться, даже глядя на его усталую, добрую отцовскую улыбку. Не знаю, что я делал бы без такого человека в своей жизни. Вырос никчемным и бесполезным? Если бы по решению суда я остался с мамой, а не с отцом... Отгоняя от себя эти мысли, я пытался успокоиться. Я клинике стоял автомат с кофе и чаем, я выбрал горячий шоколад и даже не ждал, пока он остынет. Ненавижу горячее, особенно, когда случайно обжигаешься языком. Но в этот раз я рискнул, потому что мне срочно надо было привести себя в порядок и успокоиться. Мне не хотелось сваливать все на вернувшиеся панические атаки, я решил, что это все потому что я очень сильно переживаю. Меня научили бороться с паникой, и я давным давно не сталкивался с основной проблемой моего десятилетнего-одиннадцатилетнего возраста, когда, после ухода матери, у меня были с этим проблемы. Горячая жидкость не жгла язык в той мере, чтобы он после этого болел, я выпил пол стакана и тогда почувствовал, как тепло распространяется по телу. В палате отца отсутствуют часы, а я поленился настраивать время на мобильном телефоне, после возвращения из командировки вместе с начальником. Зато настенные часы имелись в коридоре, и я обнаружил, что уже одиннадцать часов вечера. Я никуда не спешил, меня никто не ждал, а потому беспокоиться о чем-то было отнюдь не кстати. Я хотел провести как можно больше времени с отцом. Но я не успел дойти до его палаты, как ко мне подошел служащий в клинике и сказал, что мне лучше идти домой. Он пытался уговорить меня, указывая на то, что мне завтра на работу, что отцу не станет лучше, если я буду с ним сидеть. Меня буквально выгнали. Ох, как я злился из-за этого, обещал, что переведу отца в другое место, хотя это не так. Эта клиника считалась одной из лучшей, и я не просто так платил ей серьезные деньги, которые зарабатывал недюжинным трудом. Работать на моего начальника не такое сплошное удовольствие, как кто-то мог подумать.
Мне пришлось ехать домой на автобусе, а потом еще два квартала даже не идти, а устало переть пешком. Я валился с ног от усталости, зевал каждые три минуты и по пошатывающейся походке мог вполне сойти за алкоголика. Сегодняшний день был полон всевозможных событий, и не удивительно, что я так устал. Мне оставалось лишь надеяться, что я в скором времени окажусь в своей комнате и бухнусь на кровать, даже не раздеваясь.
По улицам было бы страшно идти, если бы мне было что терять. Ну, кроме жизни, конечно. Я тогда был слишком устал, чтобы беспокоиться о возможном нападении каких-нибудь бандитов, а потому даже не обращал внимания на окружающие меня темные улицы. Мне бы поворот нужный не пропустить, а то потеряюсь в собственном районе и мне потом будет стыдно, уже под утро, конечно, когда я проснусь на какой-нибудь скамейке, как самый последний пьянчуга.
Я бы даже не заметил, как несколько фигур преградила мне путь, если бы не услышал окрик. Судя по рассерженному тону, меня окликнули не один и даже не два раза. Я подавил зевок, чтобы не выглядеть еще большим наглецом, и прищурил глаза, стараясь разглядеть этих людей при тусклом свете фонарного столба, падающего сверху вниз. Из-за густой шевелюры, тени которой падали на лицо, понять кто этот человек было просто невозможно. Спустя мгновение я оказался в лапах другого мужчины, чье ледяное дыхание неприятно холодило кожу. Мне стало страшно. Насильники? Вот мразь! Но это были отнюдь не насильники. Тоже стоя под фонарем, я сумел скосить взгляд и увидеть, как расплывшиеся в гадкой улыбке губы мужчины обнажают клыки. О черт возьми, как это было страшно. Но на крик у меня не было ни сил, ни голоса. Все внутри похолодело от страха.
— Вы что, вампиры? — голос дрожал и сипел, словно я подхватил ангину. В нем чувствовались нотки дикого отчаяния загнанной в угол жертвы. Я даже забыл, как дышать, а когда клыки пронзили мою кожу громко вскрикнул. Было больно. Очень больно. Мне было страшно смотреть на вампира, на кровь у себя на шее, и тогда я стал терять сознание. Обычно, если я вижу кровь или раны, я теряю сознание тут же, но в этот раз оно то исчезало, то вспыхивало вновь, как яркое пламя. Единственное, на что я мог рассчитывать, так это на то, что умру быстро.

Воспоминание просыпается в мозгу быстро, стремительно, позволяя видеть его, как будто я очень часто моргаю. Всего лишь череда образов и не более, но мне этого достаточно, чтобы вспомнить тот холод, которым было скованно мое тело, Я бы назвал его прекрасным, ведь я люблю зиму, но этот был отвратительным. Это был не холод снега или льда, это был холод смерти, от которого идут мурашки по спине и пропадает всякое желание жить и двигаться дальше. Это был холод, от которого я был готов бежать всю жизнь, чувствуя себя бессменной жертвой, если бы...
Если бы не открылась завеса того тайного мира, той тайной жизни, что меня окружала всю мою жизнь. Что окружала людей в целом на протяжении долгих веков и тысячелетий. Вампиры существовали на самом деле, и именно они, их кровь, могла стать для меня спасением от вечного страха, таившегося внутри меня и проснувшегося с тех пор, как я по ночам вскакивал и прикасался к шее, не находя на ней следы укусов. С тех пор, как я узнал о вампирах.
Но конечно, я не мог обратиться к первому попавшемуся человеку, который попадет под определение кровососа с просьбой дать мне немного его крови, чтобы я мог жить, как нормальный человек. Мне нужен был тот, благодаря кому я живу, благодаря тому, кто избавил меня от участи жертвы неизвестных миру убийц, но теперь известных мне. Его звали Тэмин, вампир, которого я теперь называю в своих мыслях своим спасителем. Только к нему я мог обратиться с такой просьбой и мне было абсолютно плевать, что она может оказаться излишне наглой. Я о нем почти ничего не знаю, но мне и не надо было знать, по крайней мере пока. Он точно был не из разряда тех, кто отнимает у других добычу, так мне казалось. Либо я был конченным дураком, а это всего лишь умело расставленная ловушка. Возможно, вампир специально оставил меня в живых, заинтересовал меня, чтобы я пошел его искать и в спокойной обстановке попался в липкие сети, из которых невозможно выбраться.
Я не знал, где можно найти вампира, а потому половину недели шатался по городу по вечерам, стараясь ходить теперь более многолюдными компаниями. И у меня всегда была компания, с которой я приходил в какое-нибудь место, где по моему мнению мог скрываться вампир, оставлял их развлекаться и начинал заниматься своими поисками. Когда я заканчивал, обычно неудачно, приходилось вклиниваться обратно в компанию моих спутников, а так как это в частности были мои друзья-модели, мы все вместе шли домой. Однажды посетив один клуб, я наткнулся на человека, который говорил, будто какой-то парень по имени Тэмин будет выступать на следующий день. Я решил прийти сюда еще раз и проверить, он ли это. Если я снова ошибусь, я буду пытаться вновь и вновь, пока не найду его. Конечно, для этого у меня не было вечности, как у вампира, но я был готов потратить какое-то время на беспросветные поиски и только потом, уже совсем отчаявшись, смириться с уготовленной мне судьбой больного.
Клуб встретил меня привычной атмосферой шума, веселья, смешанных голосов, флиртующих взглядов и громкой музыкой. В такие места я никогда не ходил один, мне было неловко в такой обстановке. Но сегодня со мной опять была компания моделей, двое парней и две девушки, и чувствуется, что я в этой компании явно лишний. Отойдя от них подальше, я обнаружил прекрасное место в первом ряду, ближе всего к сцене. Это был маленький диванчик и небольшой столик для коктейлей перед ним. Видимо другие сиденья растащили компании, чтобы сидеть всем вместе. Я не протестовал. Мне бы только спокойно дождаться начала выступления. Я все время смотрел только на сцену, ожидая Тэмина.
Внутри клокотало ощущение, будто в этот раз я точно не ошибся. Это была та самая надежда, о которых так романтично пишут в книгах. Мне стоило бояться отказа, ведь у каждого человека — существа, — могут быть свои принципы, и моим было никогда не сдаваться. Я достану этого вампира: либо он даст мне то, что я хочу, либо я за себя не отвечаю. И мне плевать, что он вампир!
Я воодушевился. Скрестив руки на груди, положив одну ногу на другую, я сидел и смотрел на сцену. Мне даже не хотелось пить, хотя в клубе было довольно жарко и охладиться не помешало бы. Я просто боялся упустить что-то важное, кого-то важного. Сейчас совершать ошибки было нельзя. Я не мог быть уверенным в том, что это именно Тэмин, которого я ищу, а не какой-нибудь однофамилец, но я хотел, чтобы это был он. Это должен быть он, молю.