оставленная записка.
Её любил я; сорок тысяч братьев
Всем множеством своей любви со мною
Не уравнялись бы.
Город плачет бетонными слезами, пожирая каждый день солнце. А Тэмин достает из кармана пиджака, что прямо у сердца, черную гелиевую ручку, чтобы нарисовать на руке разорванную бесконечность. Он верит в космос, верит в небесные созвездия, что насмешливо смотрят на людей, он водит указательным пальцем, сидя у себя на кровати, по татуировке Кассиопеи у себя на лодыжке, но боится быть бессмертным, нескончаем фильмом, от которого зрители давным-давно устали. Боится быть бесконечностью. Его взгляд тусклый и серый, когда он смотрит куда-то вглубь существа; ему бы разучиться видеть больше, чем следовало. Слишком глубоко порой удается зайти просто всего лишь одним элементарным взглядом и полу-улыбкой, дарящей уже только самому себе тепло, разливающееся по нутру горячим кофе. Тэмин лежит в океане чувств и людей, боясь остаться в нем навсегда, как в невозможной тюрьме, которая поначалу казалась раем. Он обожает людей, питает к ним искренние и нежные чувства, храня в себе ту тайну невозможных космосов, внутри каждой души. Но он не вечен, и не хочет таким быть. Каждый раз знакомясь с человеком, он впитывает в себя его частичку, будь то манеру говорить или поправлять челку. Даже улыбка, кажется, была заимствованна у кого-то другого. Он никогда не сможет забрать от этих людей все. Он не хочет. Ему нужна конечная станция в этом автобусном расписании.
Океаны большие и кажутся бесконечными, но мы знаем, что у любой отправочной станции есть станция прибытия. Лишь мысль о том, что не факт, то, что мы не видим не существует, заставляет Тэмина выдыхать те тяжелые камни, что лежат на его душе. А душа у него лавандового цвета и пахнет точно так же, как Прованс, стоит проехать по улицам какого-нибудь маленького городка с открытым окном. Где-то там на краю города находится винодельня, на холме церковь, у холма рынок. И жизнь там не такая, как в Ульсане, она там точно так же дышит, но иначе. Другим воздухом. Тэмин генерирует лавандовый кислород внутри себя, отдавая его людям вокруг. Хочет, чтобы они разделили это с ним, хочет, чтобы почувствовали настоящую сторону мира сполна. Нельзя считать себя человеком живущим, если ты не чувствовал все стороны этой жизни. Он был нищим парнем, ночующим на улицах, он был любимым сыном, любимым мужчиной, он был и сверху, и снизу, был богат и обанкрочен, работал кассиром, просыпался в богатых апартаментах. У него радуга и целый калейдоскоп за спиной, и он действительно жил. Каждой клеточкой своего тела, каждой несуществующей субстанцией своей фиолетовой души.
Он бросает лаванду в чайник, заваривает свой любимый чай, кусая губы, слизывая капельки крови с маленьких ранок. Вино обжигает, но не так как виски или водка с лимонным соком. Вино жжет своей историей, ведь именно оно всегда будет знать больше, чем следовало. Именно оно будет все помнить до последней капли кровавого цвета. Иногда Тэмин уходит глубоко в себя, называя это творческой истерией: достает бутылку, выливает ее прямо на белоснежные простыни, ложится, раскинув руки и смотрит в потолок, где зеркало отражает кровавую кровать и все_еще_живого мертвеца. Смерть красива и жестока, она мотивирует. Она живет в каждом из нас, прячась до нужного момента. Тэмин никогда не убьет себя, ни за что на свете, потому что это для него будет нетерпением. Еще не пришло его время, он еще может жить, может впитывать Вселенные вокруг себя, может существовать, как отдельная личность. Его еще не ждет то таинственное «потом», что последует после смерти. Интересно, есть ли там вообще хоть что-то? Люди так привыкли размышлять об этом, но никогда не могли прийти к единой мысли, к единому решению. Как в ответе по математике: 2х2=4, а здесь все еще проще простого: жизнь=смерть. И нет дальше никакого округления или упрощения. Не все в этом мире можно посчитать.
Но он нарочно смеется над правилами, пытается уловить цифры вокруг себя. Сколько раз он вдохнул, сколько раз она моргнула. Срывается уже на двадцати или даже десяти, ему надоедает, но он уверен, что, если постараться, любую систему можно взломать и раскрошить вдребезги. Просто если захотеть, ведь сила человеческого желания творила этот мир. Она сотворила греческих богов, наделив их силой метать громы и сопровождать восходы, она создала единого Отца, дарующего всему и вся жизнь. Она установила законы и конституции, она разрушила столько жизней войной, голодом, своими жестокими играми с наукой и эволюцией. Человек создает невероятное, чтобы потом им же что-нибудь разрушить. Поэтому больше всего на свете Ли любит из вещей, созданных человеком, лишь античные статуи идеальных людей. Они никогда не жили, но были похожи на самых красивых людей, что Тэмин видел в своей жизни. Мрамор заставлял его водить бледными руками по идеальным лицам, мрамор заставлял его мечтать о том, что, когда-нибудь, в этом мире будет существовать его собственная статуя. И какой-нибудь человек, будь то девушка или мужчина, сможет понять его красоту, сможет заглянуть глубже, чем белоснежная поверхность. Может быть внутри мастер скроет золотую сердцевину. А еще он хочет, чтобы у него были крылья. Все равно они мраморные и никакие законы Бога по поводу того, что человек не может летать, не подействуют: мрамор слишком тяжело давит на землю, чтобы свободно оторваться к небу. Тэмин просто хочет быть похож на Люцифера, хочет жить и дышать свободой. Он не знает, что будет после его мести, но хочет, чтобы было хоть что-то. Возможно, он, как падший ангел, отправится в пучины Ада, чтобы каждый день восставать из мертвых, чтобы смотреть на закат и думать о восходе, символом которого он когда-то был. Чтобы не любить белый цвет и считать его прекрасным на столько, что жжет глаза. Чтобы мечтать о том, что когда-нибудь все, если не вернется в норму, то хотя бы сделает вид, что вернулось. Он будет снова стоять босиком не на холодном граните, а на мраморных плитах Небес. Будет идти к трону, теперь пустующему, теперь принадлежащему только ему одному. Он будет снова у себя дома.
И рядом с ней он чувствует себя Люцифером, который всего давным давно нашел себе место. Может быть даже не на Небесах, а здесь, на земле, пахнущей свечами и землей, где холод исходит не от ветра, а от могил. Тэмин сейчас не хочет комфорт, он хочет Бога, чтобы шептать ему лживые молитвы, хочет поэзии из уст самой красивой девушки, которую он когда-либо видел, хочет настоящей опасности, хочет свободы, и добра, и греха. Иначе говоря, с ней он требует права быть несчастным, задыхаясь от чувства правильности всего, что они делают вместе. Она его дневник, она то, что он никогда не сможет выбросить в горящий камин, чтобы отдать свои мысли пламени. Рукописи еще как горят, но не такие, как она. Даже если он когда-нибудь сделает это, она в итоге будет танцевать на языках пламени танго, забирая его с собой. И тогда он сам сгорит, превратившись в черный пепел, чтобы из него возродиться, как до невозможности красивый феникс. А она будет его хозяином; на ее плечо он приземлится, когда она будет гулять в экзотическом саду, чтобы принять с ее руки лакомство, чтобы легонько провести когтями по ее обнаженному плечу, но не оставить болезненных следов. Они слишком мифические существа для того, чтобы делать друг другу больно. Они слишком невероятны, чтобы вообще жить в этом мире. И иногда он думает, что все именно так. Что они просто застряли в этом мире по собственной глупости, потому что соблазнились человеческими жизнями и остались в них навсегда, глупые, брошенные и забытые. Как боги Олимпа или Асгарда, теперь это просто сказки для комиксов, книг или фильмов. Никому не нужна уже та реальность с храмами, жертвоприношениями и праздниками в честь каждого бога. Потому они и ушли со сцены, уступив место совершенно другим ценностям. Сейчас всем нравится секс, злость, жестокость, опасность, и именно ради этого двое несчастных богов решили отдаться в смертные. Они сами доказали, что нет между ними никакой практической разницы, ее опять сотворила человеческая воля.
— Здесь, — говорит он хрипло, кивая в сторону могилы. — И здесь, — показывает указательным пальцем на свой лоб. — И здесь, — тыкает себя в грудь, туда где еще чуть-чуть и сердце. Она никогда не покинет его, мама. Мы невероятно благодарны родителям за то, что мы вообще появились на свет, даже если по-началу не проявляем это никакими образами, только глупым подростковым максимализмом, да грубыми, детскими объятиями. А потом мы осознаем, насколько же важны родители в нашей жизни. К сожалению, для Тэмина было слишком поздно сообщать хоть кому-то об этом осознании. Зато теперь он знает цену человеческой души. Особенно, если свою ты уже практически ни во что не ставишь, чувствуя на себе липкую и отвратительную пелену лжи, под которой прячется реальная сущность Ли Тэмина. Унесенные ветром боги больше не могут быть проданы за золото.
— Ты не пропала окончательно, — он водит по ее ладони большим пальцем, разглаживая ее тревоги. — Я же нашел тебя.
От него ей никогда не спрятаться. Слишком сладка душевная нагота, слишком уже все выше того жалкого и противного в такие моменты «интимного». Игра в прятки заведомо ведется с открытыми глазами, а осалить можно заключая в крепкие объятия, когда ее голова покоится на его ключицах, а его губы целуют ее лоб. Они действительно прощаются с еще одним летом, лихорадочно вдыхая последний кислород, пропитанный августом, чтобы окунуться в беспощадный сентябрь. Прощаться с чем-либо в этой жизни тоскливо и неприятно. Тэмин не любит проигрывать, не позволит чему-то безнаказанно идти. А потому с удовольствием поддерживает идею напиться своей улыбкой-загадкой, которую она разгадывает за долю секунды.
— Прости, милая, — шепчет он, наливая кровавый напиток. — Я снова уходил. Видел разных людей, видел их пороки и достоинства. Это так красиво.
Он любит людей до помутнения рассудка.
— Вот бы лето еще чуть-чуть задержалось, — губы наливаются алым, когда он делает несколько глотков, откидывает голову назад и втягивает в себя воздух. Пожалуйста, лето, еще самое чуть-чуть. Пусть только тебе достанутся все их слезы внутри души. Осень хотелось бы встретить невинно чистой, чтобы с истинным искусством мастера опорочить ее. Белое должно стать черным, просто по тому принципу всемирной грязи, что скопилась в складках этого мира. Ли мог бы, наверное, посвятить свою жизнь попытке очищать этот мир от грязи, но он с удовольствием отдаст себя одной лишь Кико; наблюдать, изучать, проникать в ее душу, котороя намного-намного ценнее, чем миллиарды алмазов в этом мире. Он никогда не сомневался, что она делает тоже самое по отношению к нему. Они выше всех этих людей, и это видно каждый раз, когда встречаются взглядами.
