| береги себя, грей над очагом ладони, если холодно, кутай шею колючим шарфом. встретимся? посидим в тишине и вспомним наши не встречи и как не пили на брудершафт мы. испанским танго свои контуры аккуратно выводит осень, делает сальто по переулкам и исчезает в конце квартала, там где берет начало череда заснеженных перекрестков. чтобы опять чуть вечер — идти по барам: алкоголь, как море, бьется о стенки-скалы. прибой его — шум толпы хмельной, а стойка — пристань. знал бы ты … знал бы ты, как долго тебя искал, но не нашел еще. и это повод опять напиться. домой под вечер, где пусто, холодно без отопления. приду в который раз разбитой, скомканной. и хрипло в трубку так, мол, да болею я, простуда просто. что еще нового? последним свет выключаю в окнах. сижу в сети до ночи и трачу мелочь свою на кофе, бывает даже не хватает чуть-чуть на транспорт. пока ты где-то там, мы приближаемся к катастрофе: ты упрямо собой не заполняешь мое пространство. до нашей встречи я, надеюсь, не омертвею, но не хватает сил, собственно, как тебя. осень по старой схеме — время музыки и глинтвейна, наше время для поцелуев на улицах октября.
Он слушает Моцарта и coldplay. Он замкнут в себе, но внутри него живет океан. Он постоянно все портит. Он оттолкнет человека, если они слишком сблизятся, он не сможет довериться, пока ты не докажешь, что тебе можно доверять. Его легко можно обидеть, и он воспринимает все близко к сердцу. Но он не покажет. Он будет любить тебя всем тем, что у него есть, и если этого будет не достаточно, значит он того не стоит. В его мире логика приведет тебя в пункт А из пункта Б, но воображение заведет намного дальше. Он уродливый брат, ужасный сын, даже не второй выбор, он из того разряда людей, которые постоянно задают себе вопрос: «Почему я еще тут?». Он недостаточно хороший. Он не мизантроп, он просто интроверт, который замкнулся в себе, не давая людям заглянуть внутрь. А еще он немного социопат. Он достаточно импульсивен, агрессивен и крайне ограничен в способности формировать привязанности. У него нет друзей, и ему хочется думать, что не будет. Просто не нужны.
Он на службе в военно-морском флоте поставил себе правила, которые теперь помогают ему жить:
1. Делись, но не позволяй им пользоваться собой.
2. Люби, но не позволяй своему сердцу быть обманутым.
3. Доверяй, но не будь наивным.
4. Слушай себя, но не потеряй свой внутренний голос.
Так сложно всему этому следовать. Хочется в какой-то момент стать ребенком. Хочется вновь начать мечтать о жизни в какой-нибудь французской деревушке, где, стоит выйти из дома, будут видны виноградники и лавандовые поля. Где-то в Провансе, какой-то человек живет именно так, а внутри Ифаня это всего лишь неосуществимая мечта. И ему нравится думать, что, наверное, если кто-нибудь хоть раз увидит его душу, окажется, что она тоже лавандовая. Он только снаружи такой сильный, внутри мы все слабые. Он будет лгать, а ты будешь верить. Ифань ненавидит любовь и влюбляется вновь и вновь. Он любит улыбки, любит тайные взгляды, вздохи и выдохи на своих губах, идеальные линии тел, сладких природные запахи. Он хотел бы себе все это, но хотят ли другие? Постепенно это все стало всего лишь физиологической потребностью. Он живет на действии инстинктов. В детстве он хотел переехать в свою собственную квартиру в другом городе, самому решать, как ее обставить, самому решать, что он хочет на ужин, хочет ли он гулять всю ночь. Он хотел путешествовать и встречать новых людей, влюбляться, создавать себе приключения. Он хотел провести ночь в музее, в зале с мраморными статуями, заснув на лавочке, он хотел точно так же переночевать в католической церкви, смотря на витражи, которые освещаются лишь свечами. Он читал умные книги и рос очень быстро, ему было не интересно со своими сверстниками, слишком четко чувствовал разницу между ними. Ифань пробовал многое за свою жизнь, а потому многие считают, что он талантливый. На самом деле, он просто не боится пробовать новое. Он действительно храбрый, а еще до ужаса живой: в его глазах видно, как мысли, словно рыбы, плавают туда-сюда. Ему всегда говорили, что он выглядит старше своего возраста из-за этого грустного взгляда. Он видит больше, чем ему хотелось бы.
В этом мире все чего-то лишены, и все страдают от одной единственной болезни, по воздушному [душевному] пути распространившейся между людьми. Она есть на каждой улице, в каждом городе, в каждой стране, на каждом континенте. Она, как облако дыма от больших промышленных городов, окутала нашу планету. Что за болезнь? Это болезнь, которая, к сожалению, теперь в моде и которую ежедневно встречаешь у интеллигентных людей. Врачи, конечно, ничего об этом не знают. Она сродни moral insanity, ее можно назвать также индивидуализмом или воображаемым одиночеством. Современные книги полны этим. В человека вселилась фантазия, будто он одинок, ни один человек им не интересуется, ни один человек его не понимает. Тому, в ком уже сидит эта болезнь, достаточно нескольких разочарований, чтобы он поверил, будто между ним и другими людьми не существует вообще никаких отношений, разве что недоразумения, и что каждый человек, в сущности, шагает по жизни в абсолютном одиночестве, что ему никогда не стать по-настоящему понятным для других, нечего с ними делить и невозможно иметь что-либо общее. Бывает даже, что такие больные становятся высокомерными и считают всех прочих, здоровых людей, которые способны еще понимать или любить друг друга, за стадных животных. Если бы эта болезнь стала всеобщей, человечество неминуемо вымерло. И он каждое утро просыпается от все тех же самых звуков телевизора, когда диктор сообщает о какой-нибудь катастрофе или наоборот, о каком-то открытии, совершенно не осознавая, что он тоже сам по себе катастрофа и одновременно великое научное открытие. У него не голубая кровь, он не умеет извергать огонь, но зато он умеет жить. И еще на этой планете огромное количество людей, способных жить, не смотря ни на что. Им бы выдать медали, им бы встретиться друг с другом, им бы попытаться понять друг друга. На сердце тоска от осознания, что столько замечательных людей сидят и не знают о существовании друг друга. Кто-то твердит, что каждый когда-нибудь найдет человека, заранее предназначенного ему. Этот человек будет прекрасен, он будет знать, что тебе нравится вовсе не красный, а оранжевый цвет, что тебе нравятся драконы, а не домашние животные. Что ты мечтатель и интуит, а не строгий и сухой логик. Но этот человек может жить на другом континенте, он может не говорить на одном с тобой языке, он может умирать от смертельной болезни, вроде рака, он может пройти мимо тебя, сесть за соседний столик, а не за твой, в кафе. Вы можете не встретиться. Судьба создаст для нас идеальную партию, но не факт, что мы сможем ее разыграть. А потом мы не теряем времени и знакомимся с другими людьми, упиваемся иллюзией того, что, вот, он, мой идеальный человек! Чтобы потом оказалось, что с ним очень интересно ругаться, бить посуду, ощущать на теле запах чужого парфюма, в телефоне видеть чужие номера и смски, плакать, рвать на себе волосы и ругать Судьбу, за то, что она нас обманула. Ифань знает, что на самом деле это мы сами себя обманываем, и никто не виноват в том, что Судьба так распорядилась. Наши слезы льются от того, что мы не в силе принять свою ошибку. Для этого мы создаем богов, приносим им жертвы, губим себя ради их существования, отчаянно боремся за их существование, конечно же понимая, что на самом деле Там никого не существует. Нам просто нужно верить во что-то, если мы не можем верить в самих себя. Опасно чувствовать, потому что слившись в одно, мысли и эмоции становятся очередной бомбой для Хиросимы. Какой-то город взрывается, а вместе с ним и чья-то сокровенная душа, в которой, возможно, скрывалась огромная и бесконечная Вселенная. Возможно именно в этой Вселенной надо было искать наличие живых существ, именно на этих планетах и в этих звездах скрывалось будущее, о котором мечтают люди. Именно этот драгоценный мир должен был стать самым сокровенным для всего человечества. И так с каждым человеком. Люди драгоценны и бесконечны, как космос. Он верит в космос, верит в небесные созвездия, что насмешливо смотрят на людей, он водит указательным пальцем, сидя у себя на кровати, по татуировке Кассиопеи у себя на лодыжке, но боится быть бессмертным, нескончаем фильмом, от которого зрители давным-давно устали. Боится быть бесконечностью. Его взгляд тусклый и серый, когда он смотрит куда-то вглубь существа; ему бы разучиться видеть больше, чем следовало. Слишком глубоко порой удается зайти просто всего лишь одним элементарным взглядом и полу-улыбкой, дарящей уже только самому себе тепло, разливающееся по нутру горячим кофе. Ифань лежит в океане чувств и людей, боясь остаться в нем навсегда, как в невозможной тюрьме, которая поначалу казалась раем. Он обожает людей, питает к ним искренние и нежные чувства, храня в себе ту тайну невозможных космосов, внутри каждой души. Но он не вечен, и не хочет таким быть. Каждый раз знакомясь с человеком, он впитывает в себя его частичку, будь то манеру говорить или поправлять челку. Даже улыбка, кажется, была заимствованна у кого-то другого. Он никогда не сможет забрать от этих людей все. Он не хочет. Ему нужна конечная станция в этом автобусном расписании.
Он ушел на службу после того, как окончил мединститут, хотя мог бы устроиться работать врачом. Ему нравилась самая идея того, чтобы в его жизни появилась хоть какая-то организованность. Он хотел получить контроль над самим собой, над своей жизнью и над своими желаниями и целями. Дисциплина действительно помогла ему. В детстве он был намного общительнее, чем сейчас, но, когда из Гуанчжоу он переехал в Сеул по настоянию своих родителей на пару лет в возрасте 12 лет, он замкнулся. Живя с незнакомыми людьми, о которых только слышал от своих родителей, он не мог найти с ними общий язык, а потому не позволял себе сблизиться с ними. Ему было одиноко, и он действительно знает, что это такое. На службе он научился скрывать это под маской чопорности и строгого соблюдения правил. Он научился играть в сильного мужчину, и именно этот образ стал для него окончательный. Он не прозрачен, но если разбить его, словно вазу, наружу выльется неимоверное количество его эмоций. Его желание сурово контролировать своих подчиненных обернулось несчастным случаем, во время которого он оказался буквально вышвырнут за борт. Повредив ногу, он не смог самостоятельно всплыть и потерял сознание под водой. Испугался. И теперь море для него закрытая тема, как и служба, после череды операций. Он вернулся в одинокий для него город Суел, где спрятался ото всех. В корне изменив свою жизнь, он остался надеяться, что сможет изменить и себя. Ему нужны были деньги, а потому он устроился на работу потрошителем. Он ведь мог быть хирургом, если бы не выбрал путь военного, а так ему удалось смешать два своих призвания — убивать и знать, что именно вырезать. И, о черт возьми, ему действительно почти наплевать на то, что он делает. За всю свою жизнь он научился не только скрывать свои эмоции, но и закрывать глаза на какие-то определенные вещи. Он научился быть плохим, когда это нужно. | |
